Курьер из Гамбурга - Соротокина Нина Матвеевна (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Шлос и дальше приставал с расспросами, но ответы поражали своей однообразностью и полным отсутствием интереса. Разговоры эти сами собой утихли, не до того было.
Петербургские ложи были взволнованы известием о скором, буквально днями, приезде Георга Розенберга. Надо сказать, что к этому времени в Петербурге скопилось много иностранных братьев из лож английских, шведских, немецких и французских. У каждого были свои градусы и свое понимание тайны. Чужие знания подвергались сомнению. Великая премудрость, хранимая в храмах халдейских, египетских, мудрости Соломоновы и Синайские, «новая благодать в откровении Спасителя», а также знания Пифагора, Платона, Сократа и Ермия Трисмегиста (всего не перечислишь!) терлись друг о дружку боками, выбивая многие искры и неутихающие споры.
Уже тогда Иван Порфирьевич Елагин задумал свой фундаментальный труд, дающий всему объяснения, но пока он придумал только название: «Учение древнего любомудрия и богомудрия или наука свободных каменщиков из разных творцов светских, духовных и мистических». Братья вдруг взбунтовались, мол, уж не один год служат поиску истины, а их ничему, кроме невразумительных гиероглифов, непонятных символов и странных иносказаний не учат.
– Учение наше не от вымыслов ума человеческого, но от Бога! – громыхал на собраниях ложи Елагин, но его плохо слушали.
Приезд Розенберга должен был разрешить многие споры. Дать братьям истину во всей полноте, что может быть возвышеннее и справедливее. Но мало кто к Гамбурге и никто в России знали истинную подоплеку отъезда Розенберга за границы отечества. Это был не отъезд, а бегство. Бывший ротмистр в отряде волонтеров прусской армии, а теперь мастер ложи «Трех золотых роз» запутался в денежных делах братства.
Не будем употреблять таких грубых выражений, как «взял кассу» – нет, и еще раз нет. Но будучи человеком, которого собственные дела всегда волновали больше, чем общечеловеческие, он занялся коммерцией. Не для себя, Господи, ему казалось, что он искренне хочет улучшить денежное положение братьев каменщиков, и потому вложил все имеющиеся в наличности общественные деньги в корм для домашней птицы. Дело мнилось весьма выгодным. По мере продвижения коммерческих операций Розенберг брал из кассы деньги для собственных нужд, и все крупные суммы. Он отдаст сполна, как только дело будет раскручено! Но… не раскрутилось. Уничтожив расписки и препоручив дела «Трех роз» своему заместителю, Розенберг срочно отбыл в Россию.
В Петербурге он был принят с любовью и уважением. Братья сразу увидели в нем лидера. Харизма – вещь, не поддающаяся описанию. Человек как человек, пятьдесят лет или около того, одет строго, лоб с большими залысинами, крупный нос, внимательный взгляд, вежлив, немногословен, доброжелателен. И пойди пойми, почему все смотрят ему в рот, и с одно взгляда на этого человека внутренне соглашаются, что он имеет право командовать, и истина, которой они так алчут, ему уже известна и со временем будет непременно открыта.
Шлос сразу предстал перед очами своего мастера. Выслушав рассказ о злоключениях молодого человека, Розенберг дружески его пожурил, согласился, что не стоит предпринимать какие-либо шаги по поиску самозванца. Он и задал ряд вопросов, из которых Шлос ничего толком не понял. Вопросы касались некого господина по имени Отто Виль. Слышал ли Шлос раньше эту фамилию? Тот порылся в памяти и недоуменно пожал плечами.
– Из ваших слов я понимаю, что в Петербурге вы с оным господином не встречались?
– Именно так.
– Вот и хорошо. И забудьте это имя. Вы когда возвращаетесь в отечество?
– Как только буду располагать нужной суммой денег. Я уже говорил вам, что был ограблен. А теперь я льщу себя надеждой, что братья масоны окажут мне в этом вопросе содействие. Я особенно рассчитываю на вашу помощь.
Последняя фраза осталась без ответа. Вопрос о деньгах повис в воздухе.
Мистика, честное слово. Никто не хочет искать самозванца, присвоившего его фамилию. Со временем у Шлоса появилось странное ощущение, что его двойник всего лишь фантомом. В то время как он валялся в деревне в горячке, его бестелесный двойник сделал все, что было ему поручено, а потом за ненадобностью растворился в мироздании.
Поэтому Шлос был несказанно удивлен, когда вдруг получил казенную бумагу, в которой ему было предписано явиться в полицию и дать показания. Дальше больше… Ипполит Иванович тоже сунул нос в бумагу, побледнел, как мел, и трясущимися губами разъяснил воспитаннику, что вызывают его не в городскую управу, а в Тайную экспедицию, которая занимается делами политическими и противугосударственными. Шлос перепугался до полусмерти.
– Друг мой, не волнуйся, это у нас бывает, – опекун уже оправился от первого шока. – Если бы тебя подозревали в чем-либо серьезном, тебя бы попросту арестовали. И без всяких экивоков. У нас с этим строго. А здесь, я уверен, они просто хотят снять твои показания, дабы записать рассказ о твоих бедах.
Шлос явился по адресу. Первый же вопрос, который был ему задан, касался неведомого Отто Виля. У молодого человека хватило ума сказать, что он это имя слышит первый раз.
– Позвольте вам не поверить, – заметил следователь. – Вы обвиняетесь в противоправных действиях.
– Каких, помилуй Бог?
Объяснили. Отто Виль в Петербург приезжал? Приезжал, это уже точно установлено. Деньги на организацию противоправных действий предлагал? Предлагал. Почему не донесли?
Шлос пытался объяснить, что его летом вообще не было в Петербурге.
– Послушайте, летом и осенью в вашей столице от моего имени действовал мой двойник!
В ответ мудрый следователь заявил:
– Если бы вы в оное время присутствовали в столице нашей, то вообще сидели бы сейчас в каземате. В каких отношениях в бытность вашу в Гамбурге вы состояли с упомянутым Отто Вилем?
– Я первый раз слышу это имя! – губы у Шлоса дрожали.
Предчувствия говорили несчастному юноше, что этот бред просто так не кончится, что все это только начало, и единственная его забота теперь, не проговориться и не назвать всуе имя Георга Розенберга.
Всего допросов было три. На последнем Шлос совсем загоревал. Был бы он поопытнее, постарше, понял бы, что никаких улик против него нет, допрос ведется методом тыка – вдруг мальчишка сболтнет что-нибудь и даст следствию свежую нитку.
Итогом этих разговоров было жесткое требование оставить Петербург в течение трех дней, то есть ровно столько, сколько ушло бы на оформление выездной визы.
Шлос был несказанно рад такому исходу дела. Совсем иначе к такому повороту судьбы отнесся Ипполит Иванович. Он ужасно всполошился: мы поедем вместе. Правда, через три дня я сам уехать никак не могу, проклятый управляющий не прислал никаких денег. Но тебе я достану, достану! Альберт, сын мой, жди меня в Кракове… или в Вене. Где пожелаешь. Шлос соглашался на все условия.
Ипполит Иванович взялся за дело твердой рукой. Сейчас главное, наскрести денег хотя бы на отъезд мальчика. Закон неумолим. Они просто довезут его до границы, а потом бросят на произвол судьбы. Непереносимо, непереносимо… Где взять денег? Мальчик не может довольствоваться малым. Он привык к комфорту и хорошей жизни. Пока еще, слава Богу, есть закрома, не вычерпанные до дна. Надо ехать в опекунский совет, разговор будет сложным…
Мужик в сером армяке и войлочной шапке явился в дом вечером в тот час, когда старого барина не было дома. Альберт был в наличии, однако и он не видел этого мужика, а про армяк и войлочный колпак узнал из рассказа старого дворецкого.
– Вот, барин, просили передать.
Шлос развернул не совсем чистую, испачканную какой-то жирной дрянью бумагу, и увидел в ней свой кошелек. Кошелек несколько поистрепался, и золотой вензель, вышитый руками маменьки, слегка поблек, но во всем прочем сомнения не было – это его собственность, пропавшая в проклятой русской деревне.
– Откуда это? – спросил он прерывающимся голосом.
– Принесли. Только что. Сказал, отдай молодому барину в руки.
